ВОЗВЫШЕННОЕ И НИЗМЕННОЕ

Лицо гражданской войны

"Народная правда" - Российская
общественно-политическая газета
(Ленинград - Петербург)
№ 11 (63) март 1993 г.

Великой смутой кровоточит и пламенеет наше Отечество. Сбываются самые худшие и трагическне прогнозы и пророчества. Идет гражданская война. Пока где-то там: в Молдавии, в Абхазии, в Oceтии, в Таджикистане...
Проще всего сказать: «Нас это не касается, пусть разбираются сами». Но не исчезла у русских способность сострадать. Поэтому и создаются в российских городах так называемые «мобилизационные комитеты», формируются добровольческие отряды для оказания помощи регионам, пострадавшим от военных действий, для защиты мирного населения от разгула агрессии.

Один из таких комитетов был создан и в Смоленске весной 1992 года при движении "Наши".
Создавшие этот комитет о вооружённых конфликтах на территории бывшего СССР знают не понаслышке. Мне, например, довелось увидеть то, что происходило в одной из "горячих точек" страны - на земле Приднестровья. Это - часть жизни всех, кому повезло живыми вернуться с той войны. Вернуться, чтобы, быть может, снова ехать уже на другие фронты, в другие "горячие точки", и - не исключено - сложить там головы.
Едва ли не каждый доброволец, сдавая свой автомат после ввода "миротворческих сил", говорил, точно давал себе клятву: "Моя война ещё не окончена!..."
По их твёрдому убеждению, чтобы о пережитом кошмаре остались лишь воспоминания, они должны сегодня сражаться, стрелять в тех, кому судьбой или ещё кем-то назначено быть им врагами.
Но где та черта, которая отделяет героя от подонка, святого от грешника, кто даст гарантию, что война не надломит душу, не превратит прекрасного витязя - защитника справедливости - в обыкновенного убийцу, насильника, мародёра, каких немало встречается в зоне боевых действий наверное на любой войне?
Война - явление страшное во всех отношениях. Не все выдерживают её испытания. У некоторых появляется физиологическая жажда убийства. Привычка жить в условиях постоянной опасности порой лишает человека всех "тормозов", стремление убивать становится такой же необходимостью, как алкоголь или наркотик - всё увеличиваясь в дозах.
Только тот человек, который искренне сражался "за идею", останется чистым и светлым до конца. Но сколько их - чистых и светлых - осталось там, сколько из них первыми вставали под градом пуль, чтобы тут же упасть и не подняться уже никогда! И как немного их, пожалуй, осталось с нами, этих романтиков и идеалистов, не разочаровавшихся ни в чём, не изменивших и не изменившихся - по-прежнему с чистой душой, с пламенным сердцем, таких, какие начали когда-то священное дело защиты Приднестровья от захватчиков из Румынии и Молдовы.
Для меня эта война осталась в сердце такой, какой я запомнил её. А запомнились, прежде всего, лица друзей, тех, с кем делил хлеб и вино на КП под ночными обстрелами. И тех, кто считался врагом, на кого старательно наводил перекрестье прицела снайперской винтовки из окопа у автотрассы где-то в районе Кошницы... Они снова все проходят передо мной: друзья и враги.
И вот вновь и вновь идут мои товарищи по оружию и братья - быть может, последние из героев, - в путь свой последний и праведный, защищая слабых и угнетённых, униженных, оскорблённых, вдов и сирот, деточек малых. Ибо не существует для них на земле чужих страданий и каждое людское горе воспринимают они, как своё собственное.
Где ты сейчас, дорогой мой друг Женька, командир взвода и начмед Кицканского батальона ТССО, казачий хорунжий, так и не ужившийся с мирной тишиной своего Смоленска, с хаосом, подлостью и предательством, не желающий видеть рядом с собой самодовольных торгашей и спекулянтов, равнодушных и трусливых обывателей, преступников всех мастей да пустобрёхов-реформаторов. Изнемогший до невозможности противостоять всему этому беспределу, ты с оружием в руках встал на защиту поруганных идеалов.
Дай Бог тебе снова вернуться домой, вернуться живым!
...Вы встретите этих людей там, на передовой - в окопах, среди развороченных взрывами земляных осыпей, на ветру, бьющем в лицо огнём и обжигающем лёгкие каменистой пылью, в грязи и копоти. Они подобны славным витязям древности - только не в сверкающих латах и шеломах, а в пропотевших, надетых прямо на голое тело "афганках" и камуфляжах, в лихо заломленных набок кубанках и казачьих фуражках. Это их называют теперь "Наши".
Они плачут горько и неутешно, когда хоронят убитых товарищей, и улыбаются широко и белозубо в ответ на острую окопную шутку и хохочут до самозабвения, даже если рядом прохлёстывают пули. Они способны хладнокровно, в упор расстрелять предателя, труса, убийцу, насильника, мародёра и, не выдав ничем своего чувства, рвущего на части самые заметерелые души, разделить последний кусок хлебной пайки, глоток воды из фляжки, сигаретный бычок "Дойны" со своим врагом, взятым в плен, быть может, в том самом бою, из которого не вышли лучшие твои фронтовые друзья.
Видели вы когда-нибудь их лица?
Как узнаете вы друга или врага в человеке, вдруг встретившись с ним в давящей своим спокойствием и будничной суетой мирной тишине городков, куда не докатилась ещё тяжкая поступь гражданской войны?
Мы - узнаём.
Не вычеркнуть из памяти лица тех, кому судьбой и линией фронта определено быть врагами - одураченных посулами политиканствующих дядей, не ведающих пощады, убивающих невинных младенцев, обирающих трупы, насилующих женщин и девочек, сжигающих мирные домишки в цветущих садах.
Совсем другие у них лица. Тоже загорелые и опалённые. Но мрачные и застывшие. Опустошённые, как и надтреснутые их души, перекошенные от бесконечного пьянства, будто хмель способен заглушить последние стоны человеческой (всё же!) совести, с тяжёлыми, набрякшими веками, насупленными бровями, покрасневшими белками пронзительных глаз. Они тоже улыбаются и даже смеются. Но смех тот звучит вымученно и неестественно, а во взглядах их, кроме жгучей, всё снедающей ненависти, пустота и отрешённость - от своей причастности к безумию совершённых злодейств, неподвластных осознанию человеческим разумом. И простит ли Господь? Простят ли люди? Мы сами - простим ли?
Даже когда они пьют с вами вино из одной общей кружки, отставив в сторону свой автомат, напустив на себя вид душевной сердечности и величайшего радушия, вы заметите вдруг в глубине их зрачков затаившуюся искорку хищной неиссякаемой злобищи, готовности растерзать вас, как только представится случай.
И реальность эта опять же из той, такой далёкой и близкой фронтовой жизни, когда в часы затишья мирно общались непримиримые противники у нейтральной полосы, шутили, потягивали вино виноградное да вишнёвое. А то ведь, бывало, и в гости позовут эдак по-свойски. Пришлют потом только уши отрезанные, языки да половые органы пацанов, принявших дружеское приглашение, так и не поверивших до конца, что враг - это враг, даже если в дневные перерывы между боями пьёшь и балагуришь с ними за одним столом.
И себя самого убедить в этом порою не менее трудно... Такие же вроде люди, такие же пацаны. Такие, да не такие. Враги. И только за одно это будь проклята любая война! Но будет идти она - покуда есть враги, покуда приходят они убивать и грабить ваш дом, покуда нуждаются в защите слабые, покуда распаляют страсти и лгут бездарные и бессовестные политики, преследуя собственные корыстные интересы.
Ещё одна примета - нет у врагов креста на груди. Отвержены они от лика Божьего.
И пусть не защитил тот крестик хлопцев наших от пуль и осколков, не залечил ран и немногим дал веру в загробное счастье, да только у них одно лишь и есть счастье: жить и умереть по вере православной, не посрамив ни её, ни Отечества, Богом данного.
И закричать бы на всю страну, на весь мир: "Остановитесь, люди! Не стреляйте, братья! Опустите оружие! Не верьте - лгут вам ваши правители, не мы враги друг другу - они нам..."
Но сам собой застревает крик в горле - ведь всё равно не услышат, не поймут, наткнётся этот крик не на сердца людские, а только разве на вражескую пулю, на автоматную очередь, на залп "Града" или "Урагана"; новой захлебнётся кровью.
Ибо проклятая война ещё не окончена...
Но прорывается всё же с болью: "Не убий!" - заповедь Господня, исполненная белой краской на броне трофейного румынского БТРа казаками под Кошницами... Да сбудется это, братья мои, казаки - "Не убий!"
И видится им, живым и усопшим, что будет ещё заря алая над землёю, над пепелищами горькими, ибо не бывает ночь нескончаемой и извечно встаёт за нею новый рассвет, когда снова станут братьями люди и забудется слово - самое ненавистное ныне - "враги".

Смоленск А. Крылов